AXES Pro — Автоматизация HR процессов
13 ноября 2017

Почему мы постоянно чувствуем себя виноватыми?

Секс, деньги, работа, семья, друзья, здоровье, питание, политика: по поводу чего мы только не чувствуем себя виноватыми, включая наши собственные причины для чувства вины.

Я чувствую себя виноватой во всем. День не успел начаться, а чувство вины за то, что я сказала другу что-то не так, уже меня гложет. Но на этом оно не прекращается: я виновата в том, что избегаю этого друга весь день только из-за того, что наговорила ему. Кроме того, я не успела позвонить своей матери сегодня: виновата. Я должна была придумать что-то особенное в честь дня рождения мужа, но не сделала этого: снова виновата. Я не всегда готовлю полезную еду своему ребенку: виновата. В последнее время я откровенно халтурю на работе: виновата. Сегодня я не успела позавтракать: виновата. Вместо этого я перекусила на ходу: вдвойне виновата. Ощущение, что я зря занимаю драгоценное место в этом мире: виновата, виновата, виновата!

Не то чтобы мне нравится себя жалеть. Уж точно не тогда, когда мои искушенные друзья не перестают напоминать мне, что чувство вины делает нас эгоистичными, с завышенным самомнением, политически консервативными и морально отсталыми. Бедняжка: чувствую себя виноватой за чувство вины. Виноватость распространяется на все социальные роли: мы чувствуем себя плохой дочерью, сестрой, супругой, матерью, плохим товарищем, коллегой, представителем среднего класса, белым, либералом и евреем: и чувство вины грызет нас за всё это!

К счастью, есть те, кто обещают нас спасти от навязчивого чувства вины. Согласно популярному тренеру по личностному росту, Дэнис Даффилд‒Томас, автору книги «Get Rich, Lucky Bitch!», чувство вины «входит в число самых распространенных переживаний, испытываемых женщинами». Поглощённые этим чувством, женщины сами ставят себе препятствия на пути к росту благосостояния, влияния, престижа и счастья; кажется, они просто не могут воспользоваться теми преимуществами, которые им открываются.

«Вы можете чувствовать за собой вину, — пишет Даффилд-Томас, — за то, что вы хотите чего-то большего, хотите потратить деньги на себя или урвать кусочек времени, вечно занятого семейными заботами, для самосовершенствования. Вы можете винить себя за то, что другие люди бедны, что ваш друг Вам в чем-то завидует, что в мире миллионы голодающих.» Конечно, я чувствую за собой вину за все вышеперечисленное. Но, можно с облегчением сказать, что мне можно помочь, — я могу помочь себе сама. Чтобы это произошло, я должна в первую очередь понять, что:

а) я достойна этого;

б) ни одна из таких глобальных проблем как неравенство, обусловленных исторически сложившимися обстоятельствами, не может быть моей ошибкой.

Иными словами, чувство вины — это не признак моей причастности к чему-то плохому, а скорее наоборот — невиновности, даже некой жертвенности с моей стороны. По словам Даффилд-Томас, только прощая себе те ошибки, за которые я не несу непосредственной ответственности, я могу освободиться от «страха потратить лишние деньги и жить на широкую ногу».

Представьте себе первоклассную жизнь. Идея такого рода превращает чувство вины в эмоцию, пресекаемую нами на корню, и берет свое начало в психоанализе и феминистском мышлении и, в итоге, превращает их в инструмент бизнес-мотивации. Смысл в том, что наша вина может быть искуплена за счет зарабатывания денег.

Это мысль нашла яркое отражение в немецком языке, где вина и долг — это одно и то же слово: «schuld». Можно привести в пример тезис Макса Вебера о том, как «дух капитализма» объединяет наше мирское и духовное богатство, исходя из того, что то, что вы зарабатываете в этом мире, также служит мерой вашей духовной добродетели, поскольку напрямую зависит от вашего трудолюбия, дисциплины и самоотречения.

Однако, то, что Вебер называет «избавлением от тревог» в рамках протестантской трудовой этики, оказывает противоположное влияние на многообещающую политику опоры на собственные силы, призванную освободить предпринимателей от чувства вины. Для Вебера, по сути, капиталистическая погоня за прибылью не только не уменьшает вину, но и активно усугубляет ее — ибо в экономике, которая порицает застой, нет места лентяям.

Таким образом, чувство вины, которое сдерживает нас, также побуждает нас работать, работать и работать, беспрерывно улучшать производительность, в надежде, что, делая добрые дела, мы сможем избавиться от гнетущей вины. Так, виноватость делает нас продуктивными и непроизводительными, трудоголиками и лодырями — противоречие, которое может объяснить порой чрезвычайные меры и ожесточенные усилия, которые люди предпринимают, делая козлами отпущения других или занимаясь самопожертвованием, чтобы избавиться от самой невыносимой эмоции, как считают многие.

В чем сила вины? Подобно инфляции, чувство вины имеет свойство возрастать и накапливаться с течением времени. Хотя мы склонны обвинять религию в осуждении человека как грешника, вина, которая когда-то была связана с конкретными пороками — пороками, для которых религиозные общины могли предписывать надлежащее наказание, — теперь, в более светскую эпоху, кажется находит свое отражение почти во всем: в еде, сексе, деньгах, работе и безработице, досуге, здоровье, спорте, политике, семье, друзьях, коллегах, незнакомых людях, развлечениях, путешествиях, окружающей среде, во всем, что не назови.

Точно так же, тот, у кого возник соблазн предположить, что обычаи прилюдного унижения – мрачный пережиток средневекового прошлого, явно не придает достаточного значения нашей жизни он-лайн. Находясь на просторах Интернета, вам не придется долго ждать, пока кто-нибудь не начнет тыкать в вас пальцем, пытаясь в чем-то обвинить. Но трудно себе представить, что господствующий в наше время образ завистливого и обиженного тролля будет такой легкой добычей, потому что уже на первых порах он может уловить делающий людей уязвимыми запах чувства вины, исходящий от его жертвы.

Никто не рассчитывал, что все будет так. Великие крестоносцы современности должны были искоренить нашу виноватость. Мыслители осуждали чувство вины, объект бесчисленных высокоинтеллектуальных статей, за то, что оно вытягивает из нас жизнь и способствует психологическому разрушению. Ницше говорил, что чувство вины делает нас слабыми, Фрейд — вызывает неврозы, Сартр — делает нас притворными.

Во второй половине XX века различные критические теории получили академическое признание, особенно в гуманитарных науках. Эти теории стремились показать, ссылаясь на классовые взаимоотношения, межрасовые отношения, отношения между полами, что все мы — лишь шестерёнки в более сложном механизме системы власти. Мы можем играть свою роль в режиме угнетения, но мы также находимся во власти сил, больших, чем мы сами.

В свою очередь встают вопросы о мере личной ответственности: если всё это правда и каждая конкретная ситуация опирается на сложную сеть социально-экономических отношений, тогда как может каждый из нас быть уверен, что он контролирует или несет полную ответственность за свою собственную жизнь? В таком обезличенном свете, вина представляется бесполезным похмельем от менее осознанного времени.

Как учитель критической теории, я знаю, насколько важные, имеющие решающее значение для понимания выводы в ней содержатся. Но иногда ко мне закрадывались подозрения, что наше стремление к систематизации и структурированию может подпитываться нашим беспокойством, связанным с перспективой обнаружить, что мы пошли по ложному следу. Косвенно наделенные властью, разъяснительные теории могут предложить своим приверженцам надежную систему, позволяющую точно знать, какой точки зрения стоит придерживаться, безнаказанно, почти во всем — как если бы можно было выдать страховой полис, который подтверждал, что его владелец всегда прав. Также, часто случается, что критическое мышление заводит нас далеко в рассуждениях — в правильных мыслях, которые совсем не обязательно переходят от слов к реальным действиям.

Концепция того, что наши интеллектуальные рамки могут быть такой же реакцией на нашу вину, как и средство защиты от нее, может показаться вполне знакомым религиозному человеку. В Библии, в конечном итоге, человек совершает грехопадение, соблазнившись плодом с древа знаний. Это «знание» приводит к его изгнанию из Райского сада, без возможности вернуться. Его вина – постоянное животрепещущее напоминание о том, как однажды он свернул не туда.

Даже в этом примере мы видим, что вина человека может быть обманчивой - скользкой и соблазнительной, как змей, который сбил его с пути. Ибо, если человек согрешил, вкусив «знание», виновность, которая его наказывает, по сути, повторяет его преступление: грозя пальцем и сотрясая воздух фразой «Я же говорила», осознание вины само по себе предстает ужасным познанием. Это оставляет нас, как писал психоаналитик Адам Филлипс, в плену у этого нудного и твердящего одно и то же голоса в нашей голове, который бесконечно исправляет, критикует, следит за цензурой, судит и обвиняет нас, но «никогда не дает нам должного самопознания». Чувство вины, кажется, уже сформировало у нас представление о том, кем мы являемся и на что мы способны.

Может ли это быть причиной нашего чувства вины? Не наша нехватка знаний, а скорее наша презумпция недостатка информации? Наша отчаянная потребность чувствовать себя уверенными, даже когда мы считаем себя недостойными и бесполезными, просто пустым местом? Когда мы чувствуем себя виноватыми, мы, по крайней мере, можем быть уверены в чем-то определенно - наконец, точно знать, как мы себя ощущаем — ощущаем плохо.

Возможно, поэтому мы любим криминальные драмы: они удовлетворяют наше стремление к определенности, какой бы мрачной она ни оказалась. Так, в начале детектива мы уже знаем о совершенном преступлении, но мы еще не знаем, кто его совершил. К концу истории выясняется, какой преступник виновен: дело закрыто. Таким образом, вина в ее наиболее широком понимании роли — это то, что превращает наше невежество в знание.

Однако, для психоаналитика чувство вины не обязательно связано с тем, как виновность определяется законом. Наше чувство вины может быть признанием, но оно обычно предшествуют обвинению в каком-либо преступлении, в деталях которого может быть не уверен даже сам виновник.

Хотя истории, которые мы предпочитаем, обычно раскрывают вину, равновероятно и то, что наша собственная вина является прикрытием для чего-то другого.

Хотя «грехопадение» изначально является библейской историей, на мгновение давайте забудем о религии. Можно просто вспомнить более позднюю и не религиозную, а, несомненно, светскую историю о падении человека. Этой «историей», у которой бесчисленное количество рассказчиков, возможно, одной из самых прекрасных и убедительных, является немецкий еврей, послевоенный критик Теодор Адорно. Адорно принадлежит известное по сей день высказывание, которое он сформулировал описывая последствия холокоста: тот, кто выжил в мире, который смог создать Освенцим уже виноват, по крайней мере, поскольку они по-прежнему являются частью все той же цивилизации, которая создала условия для Освенцима.

Другими словами, чувство вины — наше незыблемое историческое наследие. Это наша участь, современных людей. Таким образом, говорит Адорно, у всех нас есть общая ответственность после того, что случилось в Освенциме, проявлять бдительность, чтобы мы снова не пришли к тому образу мышления, веры и поведения, которые бы обрушили этот обвинительный приговор на нас самих. Пытаться найти смысл в деле Освенцима, значит рисковать стать соучастником в совершенном там варварстве.

Адорно также считает, что наши знания скорее превращают нас в виноватых, нежели держат нас в безопасности. Для современного человека это может показаться шокирующим. Тем не менее, возможно, наиболее удивительной особенностью представления Адорно о вине является идея, выраженная в его вопросе: «Неужели после Освенцима можно продолжать жить, особенно тому, кому удалось сбежать по воле случая, тому, кого по всем правилам должны были убить? Как он может продолжать жить? Простое выживание таких людей требует безразличия — основного принципа буржуазной субъективности, без которого могло быть и не быть Освенцима; это серьезная вина тех, кому удалось избежать смерти».

По мнению Адорно, вина за Освенцим лежит на всей западной цивилизации, но чувство вины наиболее остро ощутимо «теми, кто случайно смог выбраться, теми, кто должен был быть убит» — евреем, оставшимся в живых после второй мировой войны.

Решение Адорно, покинуть Европу, чтобы приехать в Нью-Йорк в начале 1938 года, вероятно, подтверждает его собственное чувство вины. Тем не менее, его представление относится к ряду тех, которые были получены психологами, работавшими с пострадавшими от концентрационных лагерей после войны; они обнаружили, что «чувство вины, сопровождаемое стыдом, тенденциями к самоосуждению, испытывают жертвы преследования и, по-видимому, гораздо меньше (если вообще испытывают) их виновники».

Что это может означать, если жертвы чувствуют себя виноватыми, а преступники - невинными? Возможно, объективная вина (за совершение противоправного действия) и субъективная вина (чувство вины) полностью противоречат друг другу?

В послевоенные годы понятие «вины за то, что остался в живых», как правило, рассматривалось как побочный эффект идентификации жертвы со своим агрессором. Выжившему впоследствии может быть трудно простить себя, потому что другие умерли на его месте — почему я все еще здесь, когда их уже нет? — чувство вины также может возникнуть и из-за того, что он был вынужден пойти на сговор ради собственного выживания. Это не подразумевает каких-либо компрометирующих действий со стороны выжившего; его вина может просто оказаться бессознательным способом признания прежнего выбора, который позволил ему выжить, в то время как другие страдали вместо него.

Исходя из этого, можно говорить о вине оставшегося в живых как о частном случае вины, за которую мы все несем ответственность, когда, осознавая или не подозревая об этом, мы проще относимся к страданиям других, чем к своим собственным. Очевидно, это неприятное чувство, но его нетрудно понять. И все же, остается что-то очень неловкое в признании того, что оставшиеся в живых после ужасных зверств должны чувствовать вину за собственное выживание. Вместо этого, разве мы не должны пытаться спасти оставшегося в живых от этого (на наш взгляд) ошибочного чувства вины и, таким образом, установить без суеты и ненужных споров его абсолютную невиновность?

Это понятное желание, по мнению историка Руты Лейс, занимающейся исследованием истории через призму известных носителей культуры соответствующей эпохи, воплотилось в образе «выжившего», который возник после второй мировой войны наряду со смещением внимания от чувства вины жертвы к утверждению ее невиновности. Эта трансформация, по мнению Лейс, связана с заменой понятия вины его близким родственником — чувством стыда.

Разница играет огромное значение. Жертва, которая чувствует вину, определенно обладает собственными желаниями и намерениями, в то время как жертва, отягощенная чувством стыда, подвержена навязыванию мнения со стороны. Жертвы причиненных травм обычно являются объектами истории, нежели ее субъектами.

Стыд же говорит нам многое о том, кем человек является, а не о том, что он делает или хотел бы делать. Таким образом, эффект намеренного смещения акцентов заключается в том, чтобы лишить выжившего прикрытия.

Быть может, будет очень заманчиво предположить, что чувство вины выживших является чем-то экстраординарным, особенно учитывая жалкое бессилие людей, ставших жертвами таких травм. Но, также можно заметить, что все попытки отрицания чужой вины очень часто являются и отрицанием чужих намерений. Стоит рассмотреть случай с «либеральной виной». Вина, которую мы все просто ненавидим.

Понятие либеральной вины чаще всего относится к тем, кто остро чувствует нехватку общественной, политической и экономической справедливости, но не тех, кто непосредственно страдает от неё. Согласно культурному критику Джули Эллисон, этот термин впервые зародился в США в 1990-х годах, после окончания Холодной Войны, на фоне раскола левых и потери веры в утопическую политику коллективных мер, которая характеризовала предшествующее поколение радикалов. Чувствующий за собой вину либерал отрекается от коллективного и начинает действовать исходя из своих личных интересов. Чувство вины показывает разрыв между тем, как человек относится к чужим страданиям и его конкретными действиями, чтобы облегчить их, — которых, как оказалось, не так много.

Таким образом, чувство вины разжигает больше вражды в других, нежели в человеке, который ощущает себя объектом либеральной вины. Эта так называемая «жертва» прекрасно понимает насколько редко жалость, которую он испытывает, приводит к каким-либо значительным структурным или политическим изменениям для него самого.

Источник: The Guardian


AXES Pro / www.axes.pro / +7 (495) 287-76-14